Пришли
мы на захоронение летом, и сразу солнце, деревья высокие - есть от чего обалдеть.
Я минут пять стоял рядом со светофором, смотрел, как он работает, и улыбался.
А люди шли на автобус и тоже улыбались. Наверное, у меня был глупый вид.
Все
это происходило в 1985 году. Мы тогда из последней автономки прибыли и сразу закрутилось
- в Северодвинск, лодку пилим на иголки.
Вот пришли, и сразу отпустило, будто
никаких автономок никогда и не было.
У меня их двенадцать. В те времена -
обычное число. Я видел тех, кто за то же время отходил двадцать пять, - совершенно
ненормальные люди. Помню одного боцмана. Во-первых, он в тридцать восемь лет был
похож на дедушку, во-вторых, при разговоре моргал и плечами дергал, в-третьих,
говорил, чтоб я не обращал на это внимания.
Здорово мы тогда ходили. В
году по две автономки - это сто восемьдесят суток, потом - два контрольных выхода
- еще двадцать, и так, по мелочи - раза три по десять. Итого - двести тридцать
ходовых. А некоторые успевали сделать три автономки за год - это за триста.
И
так - почти десять лет.
Полный мрак.
А на коротких выходах режимы
рваные - вверх, вниз - без сна. А если сразу после автономки в море выгонят, то
народ, как глотнет свежего воздуха, так и вырубился. Рваные режимы самые тяжелые.
Хуже всего центральному посту, штурману - тот вообще на
одних нервах, да по молодости суток пять может не спать. Просто некогда спать.
Но
чуть зазевался, и сон тебя поймал - тогда спишь, где угодно.
И, главное, никак
не проснуться. Голова мотается, ты знаешь, что надо открыть глаза, говоришь себе:
"Сейчас же открыть глаза!" - и ни в какую. Устал бороться - опять выключился.
Однажды
на таком выходе я вхожу в центральный, а они все спят: спит старпом в командирском
кресле, спит боцман на рулях, механик - на "каштане", спит оператор
БИП - боевого информационного поста и все вахтенные.
В автономке
ты привык к одному воздуху, а здесь - другой. Свежий. И кислороду больше. У нас
в походе редко выше девятнадцати процентов, а на воздухе - двадцать один. Укладывает
в момент.
Сходил после автономки пару раз в поселок чапающей
походкой, поваландался на пирсе парочку дней, вышел опять в море - готово. Мертвый.
Не разбудить.
А если вы интересуетесь, почему у нас после
похода такая походка, так мы вам расскажем, что это от ослабления связок. Связки
голени, голеностопа слабеют, потому что в походе, как не ходи, все равно в сутки
проходишь только восемьсот метров.
Хорошо, если на берегу,
нога в ботинке не подвернется. А если подвернется, то распухнет - ботинок будешь
резать. А еще болят кости ног. Отвыкли ходить.
В Северодвинске
я сразу пошел в библиотеку, в читальный зал. Я там читал сказки Андерсена. На
меня смотрели, как на дурака. После меня вошли два лейтенанта и попросили подшивку
журналов "Вокруг света". Молодые, смеются. А еще я читал Ахматову. Все,
что нашел. Жадно.
С нами в последнюю автономку ходил прикомандированный
доктор. Звали его Женя. Сокращенно, доктор "Же". Просто у нас своего
доктора давно не было. Сначала у нас был Демидов сорока двух лет, но в автономке
у него случился инфаркт. Командир упросил его потерпеть до берега.
Это
была наша первая автономка, и командиру важно было ее не сорвать досрочным возвращением
- у него наклевывалась академия. А положено же как? Положено доложить, что на
борту больной, для чего надо всплыть, дать радио, а это потеря скрытности, срыв
боевой задачи.Вот Демидов и терпел.
После него много побывало
у нас докторов. Все со своими тараканами: кто-то пьяница, кто-то просто дурак.
А дали молодого врача - он пошел и на чердаке в Мурманске повесился. Месяц искали.
Потом
замкомандира дивизии, на вопрос командира о прикомандировании на поход доктора,
неизменно отвечал: "Нечего было своего вешать". Это он так шутил.
Когда
появился Женя, или "доктор "Же", мы все хором подумали, что еще
один чудик. Но Женя был славный. Хороший парень, трудяга. В любое время - примет,
перевяжет.
У нас же матросы сонные на вахту бредут, а на
лодке штырей всюду торчит - видимо-невидимо. Ну, и бодались. Потом вся башка в
крови.
А Женя зашивает. Я бы этих конструкторов об каждый такой выступ головой
лично бы бил. До крови. Есть у меня такая мечта.
Мы с Женей
любили болтать. Он, оказывается, тему диссертации себе присмотрел и уже по ней
работает. Название - самое безобидное. Что-то такое: "Соотношение труда и
отдыха". На первый взгляд - чушь.
Я ему тогда так и сказал, а он на меня
посмотрел внимательно и начал рассказывать. Вот его рассказ, вкратце.
"В
земных сутках - двадцать четыре часа. Давно это повелось. Примерно, несколько
миллионов лет, может больше, и все живое на Земле привыкло к двадцатичетырехчасовому
циклу. Где бы ни было земное существо - в космосе, на земле, в воздухе, под землей,
под водой - у него внутри биологические часы. Двадцать четыре часа.
Например,
на орбите, у космонавтов солнце всходит и заходит каждые сорок пять минут. И была
мысль сделать им восемнадцать часов работы, а двенадцать - сна. Не получилось.
Не захотел организм. Организм хочет, чтоб ты уложился в двадцать четыре часа.
Если у тебя вахта четыре часа, а потом, через восемь часов,
еще четыре часа, организм решает, что у тебя двенадцати часовой рабочий день,
и он начинает перестраиваться. Он начинает ломать свои собственные часы - все
летит к черту. Нервная система дает сбои. Отсюда: депрессии, нервные срывы и прочие
радости. Организм хочет двадцать четыре часа. То есть, ты заступаешь на вахту
один раз в сутки и это будет не четыре, а шесть часов. У тебя должна быть не трех,
а четырехсменка. И спать ты должен не два раза по четыре, и не сперва шесть, а
потом два, а восемь часов подряд. А если не получается, то сокращайте плавание.
Два месяца - это предел.
Американцы плавают так: шестьдесят
суток, потом пришли, семьдесят пять суток отпуск с санаторием за государственный
счет с семьями под наблюдением врачей , потом двадцать суток на то, чтоб вспомнить
в учебном центре, что ты подводник, и опять в море на шестьдесят.
Как
плавают наши, ты знаешь. Двести двадцать-сорок-шестьдесят суток ходовых в году,
а подряд может быть сто-сто двадцать, а отдых может
быть в следующем году.
Человек, получается, самый надежный на лодке болт. Не обращал внимания на лица
людей после автономки? Правда, кажется, что они не в себе?"
Правда.
У нас в сорок лет можно выглядеть на пятьдесят, а в сорок пять быть уже покойником.
И все это время быть "не в себе".
"Через
шестьдесят суток плавания на английском торговом флоте любой считается недееспособным.
Его подпись на банковских документах должна быть удостоверена еще кем-то. И это
закреплено законом. А у нас что закреплено законом?"
У
нас? Если у нас подводники ходят по двести с лишним в году, и это, получается,
законно, то надводники могут укатить на четырнадцать месяцев. А про рыбаков мне
рассказывали, что "путина" у них может продолжаться целый год, а потом
человек выходит на верхнюю палубу с чемоданами, говорит всем: "Ну, я пошел
домой", - и падает в винты. Много таких было случаев.
Как-то
на моем веку создали лодку-катамаран"Акулу" - здоровенную дуру. На ней
оборудовали комнату отдыха, сауну, бассейн, и на этом простом основании решили
им сделать автономку в сто двадцать суток. В поход пошли медики. Они брали кровь
на анализ у всего экипажа. Выяснилось, что на сто двадцатые сутки кровь подводника
меняет свой состав. "Акулам" оставили девяносто суток автономости.
"У
американцев отдых после автономки должен превышать время, проведенное в автономке,
а у нас "полное восстановление" наступает через двадцать суток, которые
можно провести "при части," - дивно, не правда ли? А ты знаешь, что
я меряю температуру моряков сразу после сна и в первый час после заступления на
ночную вахту? Она еще час после заступления держится на уровне тридцать пять градусов:
человек, стоя на вахте, еще час спит. У него спит сердце, желудок, голова - он
весь спит. Как же он несет вахту, если не помнит, что он делает? Но это моряки,
матросы срочной службы, молодежь. Он отслужил три года и домой.
А офицеры и мичманы? Через несколько лет такой службы, температура тела все время
находится на уровне тридцать шесть градусов. Не тридцать шесть и шесть, а тридцать
шесть. О чем это говорит? Организм включил самосохранение. Он понял, что его убивают,
и включил режим, при котором он может выжить.
Что потом?
В конечном итоге, человек не отвечает за свои действия. Это можно назвать "шизофреническими
явлениями", или я это еще называю "наведенной шизофренией". Она
проходит, но потом. Вспомни, были ли случаи странного поведения в автономке?"
-
Были. Мне рассказывали, что у соседей в походе случилось вот что: в конце похода
торпедисты запросили у командира "добро" на проворачивание машинки ТПУ
(торпедопогрузочного устройства). Он разрешил. Через некоторое время акустики
доложили: странный звук. Лодка начала искать источник звука, отворачивала, прослушивала
кормовые углы, потом нашли - звук из первого отсека: эти орлы сидели и ножовкой
по металлу отпиливали кусок ТПУ - им показалось, что она большая.
- Человеку
кажется, что он всё делает правильно. А сколько раз при пожаре вместо огнегасителя
(система ЛОХ) в горящий отсек давали ВВД - воздух высокого давления? Кучу раз.
Причем, дается ЛОХ из центрального старшиной команды трюмных, а это человек грамотный,
и он до последнего уверен, что дал не ВВД, а ЛОХ. А там клапаны разные. Даже по
внешнему виду.
- Человек не отличает явь от сна.
- Точно. Один раз в середине
автономки ночью в центральном появился штурман в шинели, в ботинках, шапке, застегнутый
на все пуговицы. На вопрос старпома: "Куда это ты? - тот сказал, смутившись:
"Домой. Прошу разрешения наверх".
А "верх" закрыт. Мы
под водой. Глубина сто метров. Атлантика.
Старпом на полном серьезе сказал:
"Не разрешаю!" - и штурман пошел переодеваться.
А
сколько раз путали день и ночь? А сколько раз во сне действовали, как в отсеке?
-
Природу человека нельзя насиловать безнаказанно. Наказание - аварии, катастрофы,
смерть. Если у летчика его жизнь зависит от состояния его машины и от его личного
состояния, то жизнь подводника и всего корабля зависит еще и от того, в каком
состоянии находится каждый вахтенный в каждом отсеке. А через шестьдесят суток
плавания он не отвечает за свои действия".
Это правда. Стоит очередь в
курилку и на моих глазах матросик от безделья отключает, а затем включает показывающий
прибор глубиномера. Спроси его, что он делает, и он ответит: "Ничего".
А оставил прибор обесточенным, и автоматика отработает: лодка будет то всплывать
, то погружаться. И причину не скоро найдешь.
Я встречал ребят после
автономки после автономки: замедленные, делают массу ненужных движений, не сразу
отвеча ют на вопросы - вот такие дела. На флоте все нормальные люди, но до капитана
третьего ранга. Потом умные уходят, остальные растут до капитана второго ранга,
дальше все повторяется: умные уходят.
Господи! Хорошо,
что это вовремя кончилось, и я вовремя очутился в Северодвинске, где удивлялся
светофорам и жадно читал Ахматову.
А потом я ушел. Сперва из Северодвинска,
потом - с флота.
- Доктор Женя, а ты теперь где?
